Сауле лежит на спине. Земля тёплая, влажная после дождя. Пахнет мокрой травой, навозом и тюльпанами. Кони пасутся рядом, слышится их нервное, шумное дыхание. Худенькие руки Сауле сжимают липкую деревянную рукоятку ножа, что торчит из её живота.
Жарко.
Песчинка попала в глаз. Хочется почесать, но двигаться нельзя – больно. Крупные слёзы катятся по щекам Сауле. Мысли в голове пролетают пёстрыми сапсанами.
Никто.
Никто не найдёт её в густых зарослях цветущего тамариска.
Странно, но Сауле совсем не страшно. Её беспокоит другое. Что теперь будет с малышкой Жулдыз? Нельзя оставлять девочку сейчас. Рано. Всего восьмой год пошёл. Отец Сауле – хромоногий, угрюмый Айдар – уже стар и не сможет вырастить девчушку. Хоть бы он не забыл сегодня забрать Жулдыз из школы, переживает Сауле.
Она опять трогает живот дрожащими пальцами. Пятно на платье мокрое, ткань тяжёлая, давит, словно камень.
Глазки Жулдыз озорными искорками возникают перед лицом Сауле. Голос звонкий, словно весенний ручеёк.
“Мама, а эта ящерка из сказки?”, – маленький пальчик указывает на пепельного геккона, пока тот неподвижно замер на камне, греется под палящим солнцем.
“Да, Жулдыз, она самая. Всемогущая царица Тынышкуль. Ветренная, но добрая и справедливая. Загадывай скорее желание!”
И девочка зажмуривает глазки.
“Мама, мама, а эти яблоки волшебные?”
“Да, моя хорошая. Их вырастила щедрая Умай. Ешь скорее и угости подружек!”
Жулдыз смеётся, прыгает на тоненьких ножках в белоснежных сандаликах, а медовые косички парят вместе с ней в знойном воздухе. Сауле берёт свою зелёноглазую малышку на руки, обнимает и целует в щёчки и нос, поправляет брошку с перламутровой стрекозой на груди. Улыбается. Но внутри у Сауле горит страх. Она боится, что может лишиться своей дочки.
***
Сауле шестнадцать. Больничные стены давят и кружится голова. Пахнет спиртом. Фельдшер Жания Радиковна осторожно кладёт ладонь на худенькое плечо.
– Никогда тебе не родить, девочка, – старая врачиха обнимает её. Плачет.
Сауле закрывает лицо ладонями. Дрожит. Как всё забыть? И звериные глаза его. И пальцы, что лезли, куда нельзя незамужним. И рваный жёлтый сарафан в белый цветочек, который сжёг потом отец.
Любимый сарафан Сауле.
Из дома долго не выходила. Стыдно. Все в селе знали уже. Отец гонял мальчишек, что мелкие камни в окно кидали. А кто-то самый наглый написал на заборе белилами: “Порченая”.
Отец забор покрасил.
Жизнь дальше продолжилась.
Старый Айдар принёс младенца в дом через год после той беды. Девочке и месяца не было отроду. Завёрнутая в белую пелёнку, она не кричала, а просто открывала маленький рот.
Сауле встревоженно поглядела на отца, тот нахмурился:
– В трактор мне подкинула. Ну, эта… Райка. Я её искать, а она… – махнул рукой. – Нет нигде. Кукушка!
О Рае в Карагаше нехорошо отзывались. Она не жила в селе, только изредка приезжала. Крутила то с одним, то с другим. Сауле даже видела её несколько раз и слышала, как соседки говорили, что Шайтан давно забрал Райкину распутную душу.
Ребёнок закричал.
Боль заметалась в животе Сауле. Тонкими иголочками побежала прямо к горлу, улеглась горечью на языке. И она молча взяла девочку на руки. Прижала. Ничего в тот момент не произошло. Ни тепла не почувствовала, ни холода. Совсем ничего.
Молока нашли у соседки, накормили. Сауле в чистое запеленала малютку и качала, качала всю ночь. Мычала под нос мелодию, которую сама сочинила. Спать совсем не хотелось. Отец тоже не спал, ворочался, а как только солнце в окно заглянуло, вскочил. Поехал опять Райку искать. Но та уже упорхнула за лучшей жизнью.
– Давай оставим? – Сауле посмотрела на отца тоскливо, думала, закричит, рассердится.
Старый Айдар промолчал. Закурил, во двор вышел. А когда вернулся, пьяными глазами на Сауле уставился и сказал:
– Её будуть звать Жулдыз.
***
Он притормаживает машину рядом с Сауле. Смотрит с ухмылкой:
– Помнишь меня?
Она молчит.
– А я тебя запомнил, красивая, – глаза хищные щурит, губы треснутые облизывает, – Вот опять к вам приехал. Повторим?
Восемь лет прошло. Сауле сразу его узнала, только виду не подала. Просто подбородок к груди опустила, задрожала, шаг прибавила. Букет пудровых тюльпанов в руках крепче сжала, сок потёк сквозь пальцы.
– Давай подвезу, слышишь? Садись.
Сауле молчит.
– Кому сказал, садись! – он цедит уже сквозь зубы.
И Сауле рванула вправо с дороги. Побежала по теплой земле после дождя, по хрустящей траве к черепаховым пескам. Он резко остановил машину, выскочил за ней. Зарычал. За несколько размашистых шагов настиг. Толкнул огромной ладонью за кусты. Навалился сверху, вдавил лицо во влажную землю.
“Только пикни!”
Огляделся. Нет никого. Развернул её с силой, нож к животу приставил, заулыбался. Она резко дёрнулась вперёд. Вскрикнула. Испуг увидела в его глазах. Когда лезвие в живот вошло, всё внутри полыхнуло болью. Но тогда Сауле понимала, что второй раз его мерзкие руки она не переживёт.
– Ты чего натворила, дура?! – он вскочил, руками замахал растерянно. – Я ж не хотел. Ты зачем сама? Дура узкоглазая!
Попятился, спотыкаясь о земляные кочки.
Сауле слышала, как взревел мотор. Как взвизгнули колёса, затрещали мелкие камни по бамперу. Как наступила тишина, изредка прерываемая ржанием лошадей.
***
Сауле лежит на спине. Земля тёплая, влажная после дождя. Пахнет мокрой травой, навозом и тюльпанами. Кони пасутся рядом, слышится их нервное, шумное дыхание. Худенькие руки Сауле сжимают липкую деревянную рукоятку ножа, что торчит из её живота.
Жарко.
Стрекозы разрезают влажный воздух. Огромные. Блестящие. Иногда они зависают над лицом Сауле, дребезжа прозрачными крылышками, и тут же исчезают. Сауле медленно поворачивает голову за одной из них и видит: на обочине машина останавливается. Сжимается всё внутри. Неужели вернулся? Нож забрать? Проверить, жива ли?
Нет, другая машина.
– Да я быстро, Ренатик. Только пописать сбегаю, – голос женский. Пьяный. Весело хохочет. – А уж потом мы с тобой зажжём!
Короткая джинсовая юбка. Топ чёрный ажурный, грудь большая колыхается, того и гляди выскочит. Рыжие кудри в хвосте на самой макушке.
“Я здесь. Посмотри на меня, – умоляет Сауле про себя. Голоса нет, да и сил крикнуть, – Посмотри…”
Рыжая сидит на корточках, песню про бухгалтера голосит. Потом встаёт, трусы натягивает, колготки в сетку. Сигарету закуривает, двигается обратно к машине, но резко оборачивается. Застывает.
– Слышь, Ренатик, там, похоже, лежит кто-то.
– Рая, поехали… – мужской голос недовольный, усталый, – Нажрался кто-то, всех подбирать будем?
– Да погоди ты!
Трава хрустит под лакированными лодочками Раи, высокие шпильки утопают в земле. Она подходит к кусту, заглядывает осторожно. Испуганно смотрит на Сауле. Садится рядом, сигарету о землю тушит.
– Ох ты ж! Милая. Как тебя угораздило? – разворачивается, кричит: – Рена-а-ат! Гони в Карагаш за врачами. Тут девочку порезали. Сильно.
Рая наклоняется ближе. Проводит пальцами по лбу Сауле, откидывает спутанные влажные волосы с лица.
– Держись, милая, держись, – шепчет Рая, – Ренатик мигом – туда и обратно. Держись только.
Сауле молчит. Рассматривает смуглое, изрезанное тонкими морщинами лицо. Помада размазана. Блестящие клипсы в ушах. Зелёные глаза с ровными синими стрелками. Взгляд хмельной, весёлый. Неровная татуировка ящерицы на груди.
– Это Тынышкуль, – улыбается Рая, поймав взгляд Сауле, – Мой оберег. И тебе поможет. Не засыпай только. Ладно? Тих-тих. Молчи. Не разговаривай.
Рая вытирает рукой мокрый лоб.
– Я же здесь семь лет не была, представляешь? Завтра опять уеду, – шепчет она, глаза отводит в сторону и губу закусывает. – Дочка у меня в Карагаше живёт. С отцом… С ним лучше, сама понимаешь.
Замолкает. Тихонько гладит Сауле по голове.
– Мать бы из меня всё равно хреновая вышла. Только этим себя и успокаиваю, – пожимает плечами и нервно улыбается, – Даже не знаю, как её зовут…
Сауле закрывает глаза. Глотать больно, горло сжимается. Делает вдох носом. Короткий. Ещё два прерывистых вдоха.
– Тих-тих, милая. Вон уже и Ренатик. И скорая. Всё хорошо с тобой будет, слышишь? Хорошо…
Рая вытягивает шею, выглядывает из-за куста тамариска, машет в сторону, и двое мужчин в белых халатах подбегают к Сауле. Один из них раскрывает чемоданчик, ругается, достаёт шприц и ампулы. Кричит второму, чтоб бежал за носилками.
– Жул-дыз, – выдыхает Сауле, не отрывая от Раи заплаканных глаз.
Та хмурит загорелый лоб. Наклоняется ближе.
– Чего? Не поняла я.
Сауле опускает ладони на землю и сжимает пальцами траву.
– Её. Зовут. Жулдыз.