Жандарм Европы
Попячено отсюда.
Имеется в виду революция 1848 года. Вообще, в Венгрии празднуют две "революции": восстания 1848 и 1956 годов.
В первом случае венгерское население восстало против крепостничества (да-да, крепостные были и в Европе), бесправия и угнетения Австрийской Империей (и только потом она стала Австро-Венгрией, в до событий, венгерский даже не был гос. языком в Венгерском королевстве), а во втором же бывшие воины света гитлеровской коалиции и популисты из местных коммунистов (сочетание - агонь!) оседлали народное недовольство ухудшением качества жизни и устроили попытку гос.переворота.
И там, и там, жандарм был один и тот же.
Шапошников Борис Михайлович (1882—1945) Мозг армии. Книга третья. Москва, Ленинград 1929 г
Глава II. Сараевский выстрел и его следствия
...В Петербурге убийство Франца-Фердинанда, конечно, произвело сенсацию в правых кругах, а у националистов вызвало живейшую радость. Наследник габсбургского престола считался врагом славян, даровитым человеком, который мог бы поддержать умирающую Австрию, а между тем смерть ее ожидалась с нетерпением, и Бьюкенен свидетельствует, что уже 14 апреля 1913 года Николай Романов предрекал: «Распад австрийской империи — вопрос только времени, и недалек день, когда мы увидим отдельные венгерское и богемское королевства». Человек, который мог бы задержать этот распад, ныне устранен... а потому как не радоваться этому!
...4 июля военный агент доносил Конраду из Парижа, что если официальные лица выражают соболезнование и ходят с кислыми минами, то вообще среди французских и русских политиков настроение можно охарактеризовать «всеобщим облегчением».
...Решение было таково, что Сербии предъявляется ультиматум, который она должна выполнить в срок от 24 до 48 часов, в противном случае объявляется мобилизация и война.
Министр иностранных дел поинтересовался мнением Конрада, что делать, если Сербия еще до мобилизации согласится на все требования.
«Будем наступать», — коротко ответил Конрад.
«Да, но если Сербия ничего не будет делать», — удивленно спросил министр.
«Оккупируем Сербию на такое время, пока не получим военные издержки», — продолжал начальник генерального штаба, причем пояснил, что занятие территории еще не составляет цели действий, а необходимо разбить сербскую армию, но если и это не удастся, вследствие отхода армии противника, то тогда следует потребовать ее демобилизации и разоружения.
...Если Вильгельм предлагал «сильнее наступать на мозоли этой сволочи», то берлинские дипломаты облекали это в несколько иную форму.
18 июля Ягов писал германскому послу в Лондоне: «Чем решительнее проявит себя Австрия, чем энергичнее мы ее поддержим, тем вероятнее, что Россия останется спокойной. Конечно, дело не обойдется без некоторой трескотни в Петербурге, но, по существу, Россия теперь небоеспособна. Франция и Англия в настоящее время также не пожелают войны. По всем компетентным соображениям, Россия через несколько лет станет боеспособной. Тогда задавит она нас числом своих солдат, и ее Балтийский флот и ее стратегические железные дороги будут уже построены. Наша группа держав тем временем становится все слабее. В России об этом прекрасно знают и потому па несколько лет стремятся к абсолютному покою... Но правительство России, еще сегодня миролюбивое и наполовину дружественное к немцам, становится все слабее, настроение же славянских кругов — все более германофобским... Я вовсе не хочу какой-либо превентивной войны. Но когда борьба напрашивается, нам нельзя отступать».
Последние фразы письма статс-секретаря по иностранным делам лучше всего характеризуют настроение берлинской политики: войны не желают, но если Россия на нее рискнет, то отказываться от нее нельзя.
Шапошников Борис Михайлович (1882—1945) Мозг армии. Книга третья. Москва, Ленинград 1929 г
Глава I. На пороге мировой войны
...Взаимные противоречия в среде буржуазной Европы, ожесточенная экономическая борьба за колонии, прикрытые «национальными», «историческими» и т. п. задачами, настолько уже созрели, что нужен был всего один револьверный «сараевский выстрел» молодого энтузиаста, чтобы начаться тому, к чему давно шла Европа, — европейской, а затем мировой войне...
Глава II. Сараевский выстрел и его следствия
...Считаем необходимым остановить внимание читателя еще на одном обстоятельстве, а именно; из изложенного выше можно с достаточной ясностью убедиться, что во всех государствах Европы, не исключая даже республиканской Франции, внешняя политика представлялась двумя линиями – династической и правительственной (во Франции династическую линию вел Пуанкаре), причем обе эти линии зачастую резко расходились. Если к этому прибавить, что и генеральный штаб вел «свою» внешнюю политику, то перед нами встает обязанность сочетать все эти три линии для ясного уразумения тех или иных дипломатических шагов. Что мы не голословны в своих заявлениях, показывает хотя бы требование Конрада о скреплении договора с Германией не одним Вильгельмом, но и Бетманом; ниже изложение самых событий внесет в это еще бóльшую ясность.
...Запросив телеграммой через канцелярию Франца-Иосифа указаний последнего, продолжать ли поездку или же прибыть в Вену, и получив приказание вернуться, Конрад утром 29 июня уже был в Вене, куда того же числа прибыл и Франц-Иосиф из своего загородного дворца.
Если вспомним, то австрийская дипломатия, после свидания Вильгельма с Францом-Фердинандом в Конопиште, была занята составлением меморандума, имевшего целью дать набросок тяжелого внешнего положения Австрии, ибо ей угрожали Сербия, Румыния и Россия, поддерживаемая Францией. «Руководители иностранной политики Австро-Венгрии убеждены в том, что общий интерес монархии и не в меньшей степени и Германии требует в настоящей стадии балканского кризиса своевременного и энергичного выступления против систематически намеченного и поощряемого Россией плана, которому впоследствии, весьма возможно, нельзя будет уже противодействовать».
«Этот меморандум,—заявляет Каутский, — едва ли можно толковать иначе, как требование на языке дипломатии превентивной войны против царизма».
Документ был закончен в то время, когда уже в Сараеве раздались револьверные выстрелы. Авторы сопроводили меморандум следующим постскриптумом:
«Предлагаемый меморандум был только-что закончен, как произошли ужасные события в Сараеве. Все значение злодейского убийства в настоящее время едва постижимо. Но, во всяком случае, если бы в этом явилась еще необходимость, факт злодеяния несомненно доказывает, как непреодолимы противоречия между монархией и Сербией и как опасно и активно ни перед чем не останавливающееся велико-сербское движение.
Тем настоятельнее для монархии становится необходимость решительной рукой порвать нити, из которых ее противники хотят сплести сеть над ее головой».
Таким образом, венская дипломатия переходила в открытое наступление, и теперь уже но Румыния, а Сербия сконцентрировала па себе всю злобу и ненависть австрийской дипломатии.
Шапошников Борис Михайлович (1882—1945) Мозг армии. Книга третья. Москва, Ленинград 1929 г
Глава I. На пороге мировой войны
...Если отбросить 15 лет и вспомнить время перед мировой войной, то Сербия на фоне европейской политики представлялась «несчастной» страной, которую готова была проглотить Австрия. «Бедные сербы» могли искать только защиты у сильных государств, не помышляя о каком-либо коварстве против монархии Габсбургов, в чем последняя обвиняла Сербию.
Прошло 15 лет, — вместо Сербии на карте Европы значится Юго-Славия, а Дунайская империя погребена под развалинами средневекового строения абсолютизма. Теперь можно спокойно отдать себе отчет в той роли маленькой страны пастухов и свиноводов, какую сыграла Сербия в начале мировой войны.
Побеждённые (6)
Продолжаем знакомиться с книгой Роберта Герварта.
По иронии судьбы нации, которые наиболее процветали в Австро-Венгрии, первыми заявили о своей независимости. 12 ноября 1918 года эта сделала Австрия, а четырьмя днями спустя – Венгрия. Новые руководители Австрии не скрывали, однако, что собираются присоединить страну к Германскому Рейху. Всё в рамках права на самоопределение, а как же. Поражение запустило сепаратизм по всей империи. Жители Праги вышли на улицы с красно-белыми богемскими флагами, в то время, как Антанта формально признала Масарика главой государства. Все эти национальные революции проходили более-менее мирно. Так было и в Загребе. Однако не всем хорватам, включая Анте Павелича, хотелось жить в одной стране с сербами. Проблемы были и в других уголках распадающейся империи, которая отличалась высокой этнической пестротой. Мирные революции стали перерастать в кровавые гражданские войны.
Одна из таких войн началась 1 ноября после провозглашения Львова столицей Западно-Украинской народной республики. На Львов выдвинулись войска Польской республики и после двухнедельных боёв взяли город. Сама война длилась ещё более полугода и закончилась поражением Украины. Неспособность урегулировать территориальные диспуты мирным путём стала одной из причин, запустивших послевоенную войну насилия. Ещё одним примером может служить обещание Антанты дать Польше выход к морю и одновременно обеспечить её территорией с бесспорно польским населением. Если принять во внимание, что по всему побережью Балтийского моря на север от Варшавы жили преимущественно немцы, нетрудно было заключить, что одно из обещаний президента Вильсона окажется невыполненным. На территории страны, помимо титульной нации, проживали немцы, литовцы, белорусы, украинцы, чехи, словаки, евреи. Её армию пришлось сшивать из осколков трёх разных армий. В послевоенной борьбе за власть верх одержал Юзеф Пилсудский. Он с юности отличался политической активностью. Первый раз был арестован за участие в планировании покушения на царя 1887 году. Да-да, в том самом деле, за которое повесили старшего брата Ленина. С тех пор – жизнь подпольщика. Тюрьмы, аресты, побеги, ограбления банков и поездов с целью получения средств на революцию. Воевал он на стороне Германии во главе Польского легиона, но ближе к концу войны загремел в тюрьму после того, как убедился, что немцы не собираются предоставлять независимость полякам и стал проявлять строптивость. В ноябре 1918 года он триумфально вернулся в Варшаву. Легионеры провозгласили его первым маршалом Польши.
Границам этой страны предстояло ещё устояться. Целых три года Польша находилась в постоянном состоянии войны с практически всеми внешними соседями, а также «внутренним врагом» – евреями. Причина была всё та же – территориальные амбиции националистов. Но по-настоящему экзистенциальной была война с Советской Россией. Вначале поляки дошли аж до Киева, после чего Красная Армия пошла в контрнаступление, отбив Киев и взяв Минск. Ленин решил воспользоваться возможностью и свергнуть буржуазное правительство в целях экспорта революции. Он даже организовал летом 1920 года марионеточную Польскую социалистическую республику Советов под руководством Дзержинского. Правда, долго это правительство, курсировавшее на бронепоезде между Смоленском и Белостоком, не продержалось: всего три недели. Красная Армия уже подходила к Варшаве. Поляки потеряли поддержку Антанты, за исключением небольшого французского контингента, где бывал молодой способный офицер по фамилии де Голль. Дипломаты уже эвакуировались из города, как произошло Чудо на Висле. В результате этой битвы Красная армия была изгнана, а в сентябре Ленин попросил мира, после которого территории западных Украины и Белоруссии надолго попали под власть Польши. Стоит заметить, что в течение кампании обе стороны «отличились» зверствами по отношению к вражеским солдатам и мирному населению, в том числе, конечно, и к евреям.
Практика создания новой реальности с помощью военных была широко распространённой. В январе 1919 года началось вооружённое противостояние с чехами в Тешине, который парижские переговорщики впоследствии разделили на две части. Молодое чехословацкое государство также послало войска в Судеты, где в подавляющем большинстве жили немцы. 4 мая 1919 года чешские военные открыли огонь по безоружным демонстрантам, убив с полсотни человек. Ядро новой республиканской армии составили легионеры, вернувшиеся кружным путём из России. Они отметились многочисленными зверствами и грабежами против немецких и венгерских «сепаратистов» и евреев. После того, как их нападение отразила революционная Венгрия, они запустили террор против гражданского населения: евреев, католического духовенства и коммунистов.
Сербия, потерявшая 28% населения, начиная с 1912 года, имела достаточно причин заниматься собиранием земель после военной победы. К ноябрю 1918 года сербская армия вошла в Хорватию и Словению. Вместе с ней за присоединение австрийской Каринтии воевали и словенцы с хорватами из бывшей австро-венгерской армии. Впоследствии Каринтия отошла после референдума к Австрии. А то, что было частью (главным образом) довоенной Венгрии, вошло в новообразованное Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев. Новое государство было более слабым, чем другие осколки империи: сказывался недостаток друзей в Париже, а также этническая пестрота. Сербские националисты во главе с Николой Пашичем считали новую страну просто увеличенной Сербией, в то время как их хорватские оппоненты в лице Анте Трумбича считали сербов полуцивилизованной помесью славян и турок. Теперь им пришлось уживаться вместе после того, как в июле 1917 года они договорились о единой парламентской монархии с династией Карагеоргиевичей во главе. Вот только в вопросе федерализма согласие так и не было достигнуто. На юге, в Черногории, разгорелась гражданская война между «белыми» (сторонниками полной интеграции с Сербией) и «зелёными» (кто хотел сохранить своего монарха). В конфликт вмешалась Италия, прислав свои войска, но вторжение было отбито. В конце концов, молодое югославское государство не смогло объединить различные видения своего будущего в единый проект. Политики оказались неспособны к компромиссам, что во многом объясняет межнациональные конфликты, разгоревшиеся впоследствии.
28 июня 1919 года двое представителей Германии подписали договор в Зеркальном зале Версаля. Место было выбрано то же, где в своё время Бисмарк заставил подписать мир французов после Франко-Прусской войны. Перед подписанием их заставили пройти перед длинной шеренгой из искалеченных ветеранов войны. Немцы выглядели, как преступники, которым зачитывают обвинительный приговор. Германия теряла 13% территории, 10% населения и суверенитет над Рейнской и Саарской областями. Где-то были проведены плебисциты, как, например, в Верхней Силезии 20 марта 1921 года. В конце концов, парижские заседатели отдали Польше треть спорной территории с 43% населения, в том числе те общины, которые проголосовали за то, чтобы остаться в Германии. Немцы назвали это «справедливостью победителя». Также забрали все заморские территории. Статьи 231 и 232 договора возлагали всю ответственность за войну на Германию. Это узаконивало тяжёлые наказательные репарации, наложенные на страну для компенсации военного ущерба Франции и Бельгии. Немцам припомнили их зверства и тактику выжженной земли при отступлении в 1917 году. Победители отдавали себе отчёт в нереальности столь высоких сумм для выплаты, но не могли делать уступок, чтобы не разгневать свой истощённый войной электорат. Ограничивалась немецкая армия, которой запрещалось иметь аэропланы, танки и подводные лодки. Свой флот Германия затопила за 11 дней до конца войны.
Немцы поразмыслили, возобновить ли войну, но после ультиматума Антанты 22 июня не нашли другой альтернативы, кроме как согласиться. У Шейдемана и других парламентариев были все основания думать, что все демократические реформы для ублажения Вильсона были сделаны впустую. Энтузиазм населения сменился чувством фундаментальной измены и неприятия условий Версаля. Этот договор критиковал даже экономист Кейнс, участвовавший с британской стороны, сравнивая его с карфагенским миром.
При этом с немцами обошлись лучше, чем с Австрией, от которой отрезали Южный Тироль в пользу Италии, Южную Штирию в пользу Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев, а Фельдсберг и Бёмнель отдали Чехословакии. На Галицию выдвинули претензии поляки, а Богемия с тремя миллионами немецкоговорящих стала частью Чехословакии. Соединиться с Германией не позволили, хоть это имело экономический смысл для голодающей альпийской республики. Право на самоопределение наций имели не все, как оказалось. Небольшие участки территорий с венгерской и словенской стороны сохранили принадлежность к Австрии после референдумов, что привело к столкновениям австрийской полиции с венгерскими боевиками. В декабре 1921 года один из городов вернулся в Венгрию после референдума. Австрийцы впоследствии обвинили Будапешт в шантаже населения и фальсификациях.
Бургенланд был не самой большой территориальной потерей для Венгрии, которая потеряла две трети территории и 73% населения после подписания своего Версаля, то есть Трианона. Напрасно венгры настаивали, что не отвечают за империализм Габсбургов, что Советская республика уже в прошлом, что их наказывают сильнее остальных. Все доводы разбивались о глухую стену непонимания. Страны-победители, а также их советники, видели венгров угнетателями меньшинств в своей половине империи при мадьяризации. 4 июня 1920 года национальные флаги на общественных зданиях Будапешта были приспущены, чтобы оставаться в таком положении два десятка лет, вплоть до возвращения северной Трансильвании в августе 1940 года. Ещё годом позже венгерские войска вместе с вермахтом вторглись в Советский Союз в «справедливой» войне за пересмотр Трианона и глобальный разгром большевизма. Даже в наше время Трианон остаётся для многих венгров символом несправедливости Антанты, разжигая желание «поквитаться», то есть пересмотреть его условия. При удобном случае, конечно.
Болгария территориально не так сильно пострадала, хотя сами они так не считали. Было потеряно 11 тысяч квадратных километров территории и выход к Эгейскому морю. А ещё репарации, которые в соотношении с ВВП были наивысшими. Болгарам припомнили их неверность России и Антанте, хоть они и говорили, что это всё элиты затеяли, которые уже не у власти. Узнав об условиях, некоторые боевые генералы выступили за возобновление войны, но реалисты во главе со Стамболийским, говорили, что худой мир лучше доброй ссоры. Его, как мальчика, вызвали в зал дворца в Нёйи для подписания договора. Рядом стоял греческий премьер-министр и старался выглядеть не очень уж счастливым.
Ещё одна волна беженцев из соседних стран захлестнула Болгарию. Их общее число достигло 5% населения страны. На протяжении большей части межвоенного периода страна зализывала раны, финансовые и гуманитарные, в условиях кризисов и международной изоляции. Внутренние распри, столкновения, меняющиеся правительства и военные путчи – такое это было время.
В руках союзников лежала судьба и Османской империи. Президент Вильсон не испытывал к ней большого интереса и покинул Париж сразу после Версаля. США даже не объявляли им войну. Так что империю нарезали на куски Франция с Британией. Согласно принципу самоопределения Малая Азия должна была остаться турецкой. Проблема была, однако, в том, что были претензии от соседей. Греция указывала на многочисленные греческие общины на полуострове. Своё место хотела застолбить Италия. Армяне хотели аннексий на востоке, а курды тоже хотели как минимум автономии. В августе 1920 года представители правительства султана подписали в Севре последний из серии мирных договоров. По нему лишь треть Анатолии оставалась турецкой. Проливы ставились в международную администрацию. Реакция на договор, как и в других проигравших странах, граничила с ужасом. Однако, в отличие от других договоров, его не ратифицировали, а через два с половиной года подписали другой договор с совсем иными условиями.
Мстительная жестокость союзных держав была вызвана, во многом, национализмом, вспыхнувшем во время войны. В глазах Антанты Центральные державы сами повредили себе, заговорив о «справедливом мире» всего несколькими месяцами спустя после того, как сами безжалостно нарезали Россию и Румынию. Побеждённые смотрели на дело со своей колокольни. Они ясно видели лицемерие Запада, позволившего «самоопределяться» только тому, кому надо. Да и как можно справедливо нарезать территории со смешанным населением? В этом процессе старый антагонизм между, например, чехами и немцами, дополнился новым, как между чехами и поляками. Все новые государства имели на своей территории значительные национальные меньшинства: в Польше было 35% неполяков, в Чехословакии жило больше немцев, чем словаков, а в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев имелось ещё два миллиона представителей других народов. Эти меньшинства тут же стали требовать воссоединения с родиной. За пределами Рейха оказалось 13 миллионов немцев (с Австрией), а Будапешт сожалел о потерянных трёх миллионах соотечественников. Проблема собирания земель мучила европейских политиков десятилетиями. Эти все новые государства были сами империями в миниатюре. Прежнее мирное сосуществование народов в пределах империй кануло в Лету. Былые университеты-оплоты космополитизма в приграничных областях превратились в рассадники национализма. Немцы, которые жили вперемешку с другими народами за пределами Рейха, всё чаще голосовали за правых. Имперский проект гитлеровской Германии вырос на этой логике этнического конфликта и передела территорий, запущенной в Первую мировую и усиленной при последовавшей перекройке границ.
Разумеется, никто и не задумывался о самоопределении народов колоний. Устав Лиги Наций эти народы даже не упоминал. Были введены мандаты классов А (бывшая Османская империя), B (большинство германских колоний в Африке) и C (Намибия и все остальные германские колонии). Если высшим мандатам была обещана независимость когда-то в будущем, то класс С был обыкновенной колонией, которая просто по-другому называлась.
Страны-победители осознавали, что новые национальные меньшинства нужно как-то защищать, и предложили новым странам подписать специальные договоры о меньшинствах, которым бы гарантировались права на политическую организацию и образование, например. Нарушения договоров можно было бы обжаловать в Гааге. Венгрия бы вступалась за своих соотечественников в Словакии, например. Правда, как быть меньшинствам, у кого не было национального государства, как евреям? Последних преследовали и за лоялизм по отношению к ушедшим империям, и за большевизм. В целом эти договора оказались неэффективны. Даже в наиболее толерантной Чехословакии словаки, которые, в отличие от чехов-протестантов, были католиками, не получили требуемой автономии. А ведь Масарик сам был наполовину чех, наполовину словак. Ещё хуже приходилось населению Судет, где немцы спикировали в социальной иерархии с самого верха на самый низ.
Побеждённые державы видели, что эти договора были лишь фиговым листком, прикрывающим несправедливость применения принципа самоопределения наций, и не имели иллюзий, решив для себя, что «потерянные» меньшинства нужно будет вернуть любой ценой. Ревизионизм вышел на политическую сцену задолго до появления там нацистов.
Я не знаю, тут можно шутить про исторический фокус?
В общем, играл я в одну стратегию за Венгрию (Естественно, с целью реставрации Австро-Венгрии). Отхапал себе Австрию, вступил в Ось, планировал до ВМВ повысасывать из Рейха и Италии ресурсы, а потом свалить. И вот, решил я оккупировать Чехословакию, выставил войска, усилил пропаганду, подготовил десант для высадок. По итогу, пока я брал штурмом Прагу и Плезнь, эта глиста уже сидела в Берлине и Нюрнберге, при том, что она это сделала с помощью десантников... Грёбанному фюреру не хватило мозгов поставить хотя бы артиллерию на защиту столицы. Мне честно страшно с такими союзниками. Он кстати потом объявил ВМВ раньше времени и меня по итогу захватила Польша.
Шапошников Борис Михайлович (1882—1945) Мозг армии. Книга вторая. Москва, Ленинград 1929 г
Глава VII. Конрад снова начальник генерального штаба
...Оговариваясь, что высказывает «только свои личные взгляды», Мольтке переходит к оценке современной политической ситуации. Указав на то, что ныне, после того как Сербия пошла на уступки, укрепилось мнение, особенно в Германии, о быстром окончании австро-сербского конфликта, Мольтке продолжает: «Вообще ожидали, что предложение России об одновременной демобилизации разрядит политическое напряжение, которое тяжело отражается на общей жизни; в частности, в Германии оно чем дальше, тем сильнее дает себя чувствовать. Это ожидание не оправдало надежд».
«Вы знаете, что война, в которой защищается бытие государства,— продолжает Мольтке, — требует готовности к жертвам и воодушевления народа. Чувство верности союзу с Австрией в Германии сильно и живо и, без сомнения, выявится самым обычным порядком, если целости Австрии будет грозить нападение со стороны России. Но было бы очень тяжело найти действительные лозунги, если ныне последует война с австрийской стороны, для которой в германском народе трудно найти отклик».
Обращаясь к балканскому союзу, Мольтке предвидит его быстрый конец и полагает, что Австрии полезно иметь на своей стороне Болгарию, которая, к тому же, стремится освободиться от русского влияния. Если Сербия будет связана Болгарией, тогда Австрия окажется против одной только России. Огорчает Мольтке румыно-болгарский спор, разрешение которого, при обоюдном согласии этих государств, было бы для Германии и Австро-Венгрии выгодно.
«Вы будете читать, — продолжает начальник германского генерального штаба, — эти рассуждения с удивлением. Им не место в переписке двух чисто военных лиц. Я также не политик, но наши дружеские отношения дают мне смелость высказываться перед Вами с полным доверием частным образом, также и об этих вещах. Политика и война все же находятся во внутреннем взаимодействии. Как уже сказано выше я имею в виду, что европейская война рано или поздно должна быть, и в ее основе в конечном счете лежит борьба между германизмом и славянством. Поэтому хорошо подготовиться к ней — составляет обязанность всех государств, которые являются носителями германской духовной культуры, Но нападение должна исходить от славян. Тот, кто ожидает этой войны, тот должен отчетливо сознавать, что для нее необходимо объединение всех усилий и, прежде всего, полное согласие народа на мировое историческое решение».
Если вспомним примечание Людендорфа к докладу от 12 декабря 1912 года о боязни Мольтке, как бы не зарвалась венская дипломатия, та станет ясно, что начальник германского генерального штаба, «с выражением искреннего уважения и уверениями в товарищеском отношении», «имел честь» поучать своего коллегу в Вене, преподнося ему правила сдержанности и выдержки.
15 Февраля Конрад через военного агента в Берлине отправил ответ своему другу.
Начиная письмо с указания, что им усвоена лойяльная позиция Италии, он отмечал, что в Вену пока что не прибывала итальянская военная миссия для выработки военно-морской конвенции.
Благодаря за выделение сил на помощь Австрии в борьбе с Россией, Конрад не соглашается с точкой зрения Мольтке, что все усилия должны быть направлены на запад, ибо если Россия и балканские государства достигнут территориального и политического успеха, то победа во Франции в значительной мере ослабится. Доказывая затем необходимость выделения достаточных сил для действий против русских армий, начальник австрийского генерального штаба думает, что общие интересы требуют действий против России с начала войны с достаточными силами, дабы обеспечить выигрыш сражения».
Затем начальник австрийского генерального штаба считает нужным высказать «исключительно свои личные взгляды» на общее политическое положение.
«Конечно, — пишет Конрад, — нет ничего труднее и ответственнее, как правительственному учреждению принять решение о «войне» или «мире».
«Опыт, теория и размышления хорошо вкоренили в каждом из нас ясное представление о глубине трагедии войны и изменчивости ее течения и последствий, и никто из нас, без всесторонней оценки обстановки, легкомысленно не пойдет на это решение. Однако, кто занимает ответственное место, тот не имеет права отбросить от себя это решение и должен его принять с полным игнорированием личных интересов».
«Вся трудность для ответственного лица прежде всего лежит в том, что решение «за» войну пли «против» нее может быть чревато очень тяжелыми последствиями, так как отказ от ведения войны в слагающейся благоприятной обстановке поведет к потере преимуществ, которых затем не удастся уже достигнуть».
Обращаясь затем к предположениям Мольтке о грядущей европейской войне, в основе которой лежит борьба германизма со славянством, начальник австро-венгерского генерального штаба считает необходимый прежде всего указать, что если дело до этого дойдет, то едва ли можно рассчитывать на воодушевление в борьбе со своими единоплеменниками тех славян, которые составляют 47% населения Австро-Венгрии. «Ныне еще сильны чувство исторической солидарности и дисциплина в армии, по будет ли это налицо в предусматриваемом случае, — это вопрос. Таким образом, монархия не должна допускать национальной войны, но ей необходимо стремиться к политическому и культурному отделению южных и западных славян от восточных и к освобождению первых от влияния России».
Прежде всего, по мнению Конрада, — нельзя давать увеличиваться и крепнуть Сербии, в которой Россия видит своего главного помощника в разрушении монархии.
...Военный агент писал, что начальник германского генерального штаба с большим интересом прочитал письмо, указав, что в нем он находит поддержку в желательности оттяжки начала мировой войны. Ближайшее будущее, по мнению Мольтке, еще покрыто мраком неизвестности и трудно сказать, удастся ли ликвидировать войну на Балканах без европейской войны. Желательно было бы, несмотря на травлю Франции, избежать ъойны. Англия, связанная с Францией военной конвенцией, будет на стороне последней, хотя нужно указать, что противоречия Англии с Россией и Францией велики. Положение турецкой армии — печальное. Для Австрии было бы выгодно разрешить румыно-болгарский спор к обоюдному согласию. Антагонизм между Сербией и Болгарией был всегда и ныне снова обостряется.
К этому разговору с Мольтке военный агент добавлял данные о настроении самого Вильгельма, который, будучи 30 января у австрийского посла, высказывался в мирных тонах, хотя находил, что если бы Австрия ввязалась в войну, то Германия выступила бы на поддержку. Однако, было бы, по мнению Вильгельма, очень тяжело доказать немецкому народу необходимость войны, так как вопрос о Дураццо ему ничего не говорит. Вильгельм полагал, что доводить дело до войны «ради пары албанских городов» не стоит. Военный агент объяснял такое настроение Вильгельма: 1) желанием его мирно отпраздновать 25-летний юбилей царствования и 2) опасением Англии. По поводу последней морской атташе Австрии беседовал с принцем Генрихом Прусским, который обрисовал положение германского Флота как мало удовлетворительное, так как не закончен углублением для прохода линейных кораблей Кильский канал и для соединения эскадр приходится ходить кругом Дании; кроме того, не закончены укрепления Гельголанда.
Мы более или менее подробно остановились на выяснении настроений Берлина, так как, без сомнения, они делали погоду в Вене. Зная взгляды Конрада на современное политическое положение, можно с уверенностью сказать, что он был неприятно поражен сдержанностью не только берлинской дипломатии, но и генерального штаба. Мольтке неправильно понял Конрада в суждениях об европейской войне. Начальник австрийского генерального штаба, правда, гнал от себя мысль о возможности этой войны сейчас, но не боялся ее прихода, если бы он оказался неотвратимым. Главный же свой расчет Конрад строил на возможной в данное время войне с одними Сербией и Черногорией, ибо Россия, по всей вероятности, воевать бы не рискнула, удерживаемая Францией и Англией.
Что же касается Италии, то она не была страшна, связанная своей авантюрой в Триполи, и в данное время склонялась действительно на сторону тройственного союза.
...Таким образом, воинственные намерения Конрада не находили отклика в министерстве иностранных дел. К ним не было сочувствия и выше.
Мы знаем, что Франц-Иосиф «собственноручно» предлагал Петербургу урегулировать балканские вопросы без применения оружия. На такой позиции стоял и Франц-Фердинанд — единственный человек, на которого возлагал большие надежды Конрад.
Однако, к Конраду начали поступать сведения из первых рук о миролюбивых устремлениях наследника. Начальник военной канцелярии последнего предупреждал начальника генерального штаба, что молодой Габсбург высказывается решительно против войны с Россией, а за счет Сербии не желает поживиться ни лишним сантиметром территории, ни лишней овцой. Конрад горячился, доказывал, что нужно считаться с войной, что он представит письменно свои соображения Францу-Фердинанду, но опасность мирных уклонов наследника была фактом.
26 и 27 Февраля начальник генерального штаба имел доклады у Франца-Фердинанда и мог окончательно убедиться в справедливости полученных им ранее сведений.
«В будущем, — говорил Франц-Фердинанд, — мы должны итти с Россией, и было бы хорошо, если бы и Германия усвоила это. Тогда мы могли бы обратиться против Италии и Сербии, чтобы их разбить, но в то же время не расширять территории за счет Сербии».
На испуганные вопросы Конрада, как же быть с престижем Австрии в Албании, с интересами ее па Балканах и, вообще, с юго-славянским вопросом, Франц-Фердинанд дал ответ, что это следует отложить, пока не будут улучшены внутренние отношения в государстве.
Наследник прочел в выдержках начальнику штаба письмо Вильгельма, в котором говорилось о необходимости избежать ныне войны с Россией, добавив, что он всецело разделяет такие взгляды. Причиной была опасность за прочность династии. Считая сербов «цареубийцами», Франц-Фердинанд допускал возможность их военного наказания, но отнюдь не расширения территории монархии за счет Сербии.
«Войны с Россией необходимо избежать, — говорил Франц-Фердинанд,— ибо на нее толкает Франция и особенно Французские масоны и анархисты, которые желают в свалке разрушить династию в монархии».
Указав на то, что письмо Вильгельма как раз говорит об этом, молодой Габсбург закончил словами: «никакой войны».
Начальник генерального штаба, конечно, тотчас же представил ряд доводов против таких мирных решений, но Франц-Фердинанд настойчиво заявил: «Наш главный противник — Италия, с которой мы должны вести войну и снова отобрать Венецию и Ломбардию».
Последняя инстанция, в которой Конрад надеялся найти поддержку в решении «за» войну, оказалась не на его стороне, и начальник генерального штаба вынужден был отложить свои воинственные замыслы до благоприятного времени.